Батисфера погружается в толщу воды подобно гробу, медленно опускающемуся на шесть футов под землю, впрочем, это отнюдь не метафора. Если что-то и осталось от утопии Эндрю Райана - то лишь подводная братская могила, тлеющий и гниющий скелет гигантского глубинного монстра, пожравшего самого себя - совсем недавно он жаждал заполучить ключи от этого сияющего королевства тщеславия и порока, однако пришлось признать, что без своего главного вдохновителя город-идея, город-мечта тут же обернулся кошмаром наяву, разлагающейся тушей, медленно пожираемой паразитами. Забавно, что под это излюбленное Райаном определение теперь попадали все нынешние обитатели Восторга, рьяно оберегающие руины своего рая, а вовсе не "предатели" и "прихлебатели", теперь либо мёртвые, либо немногие сбежавшие, как крысы с тонущего корабля.
Одной из таких крыс стал и он сам. Атлас, Фонтейн, Фрэнк-какая-к-чёрту-разница, давно забывший смысл имён, носящий их с элегантностью сплайсера, прикрывающего уродство причудливой маской, избежавший участи остаться здесь и превратиться в такого же презираемого им мутанта лишь... Чудом? Что ж, как человек прагматичный и сугубо рациональный, чудом он бы это не назвал. Атлас покинул город, где стены всё ещё пестрели его именем, лишь благодаря выработанному и запрограммированному комплексу рефлексов с капелькой манипулятивной игры разума, короче говоря, всему тому, что теперь представляло из себя неокрепшее сознание Джека Райана.
И из-за Джека же возвращался обратно.

Очевидно, с этого следовало начать. Вот только Восторг до последнего оставался его "запасным планом" - соваться туда после всего произошедшего без должной подготовки было равносильно самоубийству. Слишком свежи были воспоминания о том, как он сам едва не уподобился обитавшим на дне морском обезумевшим мутантам; однако встреча с утратившими всякую человечность монстрами Восторга не так отвращала его, как перспектива встречи с той, что их породила.
Бриджит Тененбаум теперь как нельзя лучше вписывалась в обстановку - когда позолоту и лоск города-утопии разъела коррозия смерти, безумия и неутолимой жажды, когда Восторг, разлагаясь, обнажил свои протухшие внутренности, когда исчез смысл в фальшивом блеске, пропала необходимость притворяться и ей. Она давно уже походила на живой труп, что, впрочем, не мешало и Фонтейну, и Атласу в едином лице истово желать отправить её хищным глубинным тварям на съедение до сих пор, но, вот незадача, она осталась единственной связующей нитью, что ещё могла привести его к новым вершинам.
Само собой, на этот раз ей не удастся его обмануть.
Людям свойственно учиться на ошибках - лишь этим он успокаивал себя, отводил от мысли о том, как славно хрустнули бы её шейные позвонки под его пальцами. Да, он допустил ошибку, доверившись ей (насколько он вообще мог довериться), не рассмотрев в её натуре этой жалкой и патетичной совестливости, женщине её профессии просто непозволительной; но если он убьёт её сейчас - это будет ошибка ещё более фатальная и на сей раз непоправимая. Атлас чувствовал нутром, а интуиции своей он привык верить безоговорочно.

Интуиция же подсказывала ему, что Тененбаум ещё жива. Эта женщина приспосабливалась к любым условиям, подобно постоянно меняющему свою структуру вирусу - если она вышла живой из концлагерей и вывернулась из рук Фрэнка Фонтейна, что ей какие-то сплайсеры? Пожалуй, именно за это Фонтейн уважал её когда-то, за то же её позже ненавидел Атлас, теперь он, как бы ни было тошно это признавать, нуждался в её помощи.
Он привёл с собой одну из её драгоценных шавок не только как проводника, но и в знак своей доброй воли - раз уж теперь Матушку Гусыню заботили угробленные ею же детские жизни, то он готов был продемонстрировать девчонку как причину доверять ему. Ведь старина Фрэнк не так плох, раз удержался от того, чтобы разобрать этот выводок на органы и обеспечить себе куда более лёгкий путь к желанному, верно? Что ж, приходилось признать - роль добродетеля ему уже не сыграть, как ни старайся, слишком уж хорошо Бриджит знала его истинное лицо, чтобы обмануться очередной маской, очередным образом. Конечно, девчонки оставались в живых только до тех пор, покуда Джек мог за них постоять, однако сейчас... Да, "сейчас" было исключением, безусловно.

Когда девочка указала путь к Пентхаузу Олимпа, Фрэнк решил было, что маленькая дрянь вздумала издеваться. Апартаменты Тененбаум его люди перевернули вверх дном, но не обнаружили там ничего, что могло указывать на местоположение их хозяйки, и оставили там лишь лаконичное послание. Размашисто намалёванное белой краской "шлюха!" так и украшало стену - он испытал даже некоторое чувство удовлетворения, ведь апартаменты с тех пор продолжали пустовать, став прибежищем лишь здесь же издохнувшим сплайсерам. Бриджит так и не вернулась в своё разворошённое гнёздышко, гордость ли? Страх перед мутантами, которые ненавидели её пуще самого Фрэнка, животной ненавистью, будто подсознательно ощущавшими в ней того самого врага, который сперва прикормил их АДАМом с руки, а после оставил голодать?
Но Маленькая Сестричка привела его не за тем, чтобы злорадствовать, созерцая дело рук своих. Она показала ему убежище, которое ему так и не удалось найти - так близко, чёрт подери, эта учёная немка его обхитрила, притаившись в канализации со всеми своими крысятками.
Но и это гнездо пустовало. Фрэнку пришлось сдержать волну злобы, поднявшуюся изнутри при виде детских рисунков на стенах и на полу - и ради этого Бриджит продолжала вести своё существование? Ради выводка слюнявых существ, ею же обращённых в монстров, а после - конечно же, Господи, героически, - спасённых?
Они могли добиться столь многого, а Тененбаум предпочла влачить это жалкое существование, пытаясь задушить собственное чувство вины. О, лучше бы она позволила это сделать ему.

Девчонка оказалась бесполезной. Фрэнк не собирался даже пытаться защищать её в том случае, если какой-нибудь сплайсер принял бы её за источник АДАМа, как и не стал вкладывать оружие в её холодные ручонки - не ровен час, она решит выстрелить в него. К счастью, в этой части города сплайсеров почти не попадались, а те, что встречались, слишком ослабли без дозы, и могли лишь невнятно бормотать, вскрикивая и всхлипывая. Восторг напоминал отделение неизлечимо больных.
К вокзалу Атлантического Экспресса он направился почти наугад - здесь хотя бы не было протечек. Удивительно, как стеклянный скелет города ещё удерживал всю толщу воды над ним, удивительно, что конструкции эти оказались куда крепче и надёжнее идеалов и заветов Эндрю Райана. Впрочем, нет, ничего удивительного. Воздушные замки не живут долго.
Прежде, чем заслышать шум, Фрэнк подметил, как напряглась, горбясь и приседая на корточки, девчонка - кажется, она до сих пор не избавилась от рефлексов Маленькой Сестрички, и, пусть он мало напоминал Большого Папочку, она шмыгнула за его ноги. Нахмурясь и подхватывая дробовик, снятый с чьего-то трупа, поудобнее, Фрэнк огляделся вокруг, целясь в стены. Сплайсеры-пауки досаждали ему больше прочих.
Когда девчонка, притаившаяся за его спиной, вдруг радостно вскрикнула, он едва не спустил курок, и, ругнувшись сквозь зубы, оглянулся - она, шлёпая по лужам на полу, бежала не прочь, но навстречу.

Мигом меняясь в лице, он расслабленно повёл плечами, но не опустил дробовик.
- Так ты теперь призрак Восторга, Тененбаум?

Отредактировано Atlas (2018-10-29 01:20:57)

— Меня теперь называют Атласом, милая, разве ты не слышала? Ах да, ты ведь не читаешь газет.
Ирландский акцент выходит топорным, месяцы без репетиций дают своё, но Фрэнк — чертовски хороший актёр. Пускай подмостки сгнили в труху, а некогда яркие афиши (кто такой Атлас?) поблекли, его игра должна была оставаться безупречной. Даже когда из зрителей остались только доверчивый мальчишка, который и рад был обмануться, да старая приятельница. С ней, некогда допущенной за кулисы и в гримёрку, куда сложнее, но вот что она видела — истинное лицо или его отсутствие? В конечном счёте, совсем неважно, чего ты хочешь — не быть обманутым или, напротив, поверить в реальность очередной маски. Фрэнк — чертовски хороший актёр, и он умеет угождать публике; у него есть роли на любой вкус, сегодня для фройляйн Тененбаум на сцене та, что так опасно близка к самой сути. Пусть сияющие неоном вывески «Фонтейн Футуристикс» давно погасли, провонявшие рыбой склады опустели, Фрэнк Фонтейн ещё жив.

Жив ли?

Фрэнк Фонтейн мёртв трижды, и лишь одна смерть из трёх — не по сценарию. Джек Райан смог сделать то, чего не удалось ледяным водам Атлантики и огню перестрелки, Фрэнк Фонтейн определённо точно и безвозвратно — мёртв. Но Атлас, белозубо улыбающийся и протягивающий руку, Атлас, доверительно распахивающий объятия каждому, Атлас, лицо которого гнилой чешуёй выцветшей бумаги облезает со стен рушащейся утопии, Атлас, которому был дан второй шанс... кем был он? Призраком себя же прошлого? Надеждой на будущее? Очередной маской, что он однажды сбросит? Атласу, пожалуй, есть дело до Джека Райана, но Тененбаум никогда на это не купится. Фрэнку Фонтейну есть дело до выгоды, которой он может лишиться, если мальчишка не выживет, но Тененбаум никогда не станет ему помогать. Её не интересуют деньги, её больше не волнует искупление — в то время, пока Фрэнк продолжает упрямо цепляться за любые возможности, чтобы забраться на самую вершину, Тененбаум предпочитает тонуть.

И ей ничего не стоит забрать его с собой.

Револьвер в её недрогнувшей руке пугает его куда меньше, чем стремительное осознание бесполезности всех рычагов давления, что у него оставались. На секунду Фрэнку кажется, будто он улавливает искру безумия в её запавших глазах, но Бриджит лучше других знает, что АДАМ не выправит и не вылечит болезни, засевшей глубоко внутри. Не отмоет её рук от крови, не вернёт жизнь в разлагающееся от пороков сердце, даже на пике отчаяния она не прибегнет к выходу, в котором сплайсеры видели спасение тела и души.
Всегда было интересно, есть ли у тебя душа?
Когда пальцы Тененбаум когтями хищной птицы сжимаются на плече девчонки, Фрэнк не сдерживает изумления. В ответ на провокацию он разражается хохотом, опуская оружие — если бы пуля в револьвере была предназначена для него, он бы уже её, несомненно, получил. Только вот Бриджит его не убьёт. Во всяком случае, не так — ей наверняка будет куда приятнее смотреть, как он помучается, и в этом Фрэнк не может её винить. Сколько бы Тененбаум ни строила из себя образец раскаяния и внезапно проснувшегося гуманизма, он узнавал в ней женщину, без намёка на жалость препарировавшую детские тела и детские души. Только монстр может породить монстров, и Бриджит была худшей из них.

— Чёрт возьми, я и действительно по тебе соскучился, — Фрэнк наигранно смахивает несуществующие слёзы, — И по твоим ошеломительным представлениям, браво. Нашему покойному другу Коэну стоило присмотреться к твоим талантам — сперва разыгрываешь пробудившуюся совесть и предаёшь меня, но, как вижу, ты уже наигралась в мать-добродетельницу и решила вернуться к истокам, так? Истосковалась по теплу детской крови на руках? Можешь пристрелить её, мне всё равно, — равнодушно тянет уже без тени улыбки на лице — ему, пожалуй, и вправду плевать. Неужели Бриджит всерьёз считает, что он не найдёт выхода? Фрэнк бывал мёртв слишком много раз, чтобы его мог убить нелепый случай, — Но кое-кто будет о-чень разочарован.
Не обращая внимания на разносящиеся эхом по станции детские всхлипы, Фрэнк неторопливо обходит застывшую на месте Тененбаум и с облегчением падает на лавку, откладывая дробовик в сторону — он не станет стрелять в Бриджит, даже если она его вынудит, ведь Фрэнк Фонтейн однажды пообещал придушить её собственными руками.

И он непременно исполнит это обещание, так или иначе.

— Ты ведь ещё помнишь Джека, а? — Фрэнк лукаво щурится, выуживая из кармана мятую сигаретную пачку, — Честное слово, я бы уже давно продал твоих малышек на органы, если бы не он. Возомнил себя их папочкой, будь он неладен... Весь в тебя, дорогая. Его так заботит... Да ради всего святого, отпусти ты уже девчонку, иначе я сам её пристрелю, — морщась от визгливых рыданий, он раздражённо крутит между пальцами чудом не размокшую сигарету, — О чём это я... А, ну да. Джек. Он о них печётся даже больше, чем ты, еле-еле согласился отпустить эту маленькую дрянь со мной. Впрочем, в его нынешнем состоянии он вряд ли смог бы мне помешать, а вот девчонка... Вполне могла завести меня в ловушку, они ведь спят и видят, как меня заживо жрут сплайсеры. Но вот я здесь. Любопытная загвоздка, верно?
Весело подмигнув, Фрэнк чиркает зажигалкой и затягивается. Медлит, прежде чем продолжить — даёт Бриджит фору, возможность обдумать его слова, взвесить каждое, сообразить, что из этого ложь, которую куда сложнее вычленить, если говорить правду. Недосказанную и противоречивую, но всё-таки — Фрэнк давно мёртв, а Атласу ни к чему лгать.

— К чему я веду? Если я скажу, что спустился в этот подводный склеп ради Джека, то ты, конечно же, мне не поверишь. Однако, при желании тебя я всё же мог бы обмануть, но только, — Фрэнк опускает полный неприязни взгляд на съежившуюся от страха девочку, — Не её. Она здесь по своей воле. И знает, что в противном случае рискует остаться без своего нового покровителя, а мне ничто не помешает продать её маленькое сердечко по хорошей цене. Благо, в дивном мире наверху сейчас отличный спрос.

Фрэнк свято верит в то, что кричавший «волки!» мальчик был съеден ими заживо лишь по той банальной и простой причине, что не был достаточно убедителен в своей лжи. И поделом — дрянной актёр, поставивший на кон своей игры собственную жизнь, достоин только безвестной жалкой смерти. Он бы поделился этой мыслью с Бриджит, но, пожалуй, знает её слишком хорошо, чтобы в красках вообразить её реакцию — она всегда притворялась чертовски плохо, и даже не пыталась выжать из себя хоть сколько-то убедительную усмешку. И это раздражало ровно в той же пропорции, в которой притягивало, могло бы показаться, будто они друг друга в чём-то дополняют, могло бы, нуждайся Фрэнк Фонтейн когда-то в том, чтобы быть дополненным. И, тем не менее, ему приходилось, сжав зубы до ломоты, признаваться — самому себе даже тяжелее, чем ей, — он нуждался в ней не меньше, чем она нуждалась в нём. И продолжал нуждаться, хоть думал, что, получив ключи Восторга, сумеет подчинить себе мир, однако последняя ступенька к раю оказалась слишком хлипкой, и теперь ему приходилось начинать путь заново.

Ступенька за ступенькой, но он не мог позволить Бриджит сорваться в пропасть и утянуть его с собой.

— Не ты? — в обманчиво ровном и спокойном Фрэнка снова звенит ледяная сталь звеньев натянутой цепи, — Ты полезла в игру, правил которой не знаешь, Тененбаум. Ты лишила меня моего крупнейшего вложения, и ради чего? Личной мести? Только не говори о чувствах к мальчишке, так удачно проснувшихся лишь после того, как он исполнил ту часть плана, которая была выгодна и тебе.

Будь так любезен, отправляйся в офис Эндрю Райана и прикончи этого ублюдка.

— К счастью для меня, — он желчно кривится, его тон сочится самодовольством — Бриджит могла думать, что сумела переиграть и его, и Эндрю Райана, но пусть туз в рукаве перестал быть его козырем, он всё ещё мог покрыть её дерьмово разыгранные карты, — Сушонг упустил кое-что. Он называл мой проект «музыкальной шкатулкой», и ему удалось блестяще настроить эту мелодию, однако гипноз и когнитивная конверсия — это ещё не всё. Мне повезло найти ключ там, где он его упустил, и, хоть ты всеми силами пыталась разрушить мои планы на мой проект, ты не смогла избавить Джека от... Как вы это называли? Импринтинг, кажется? — он кивает в сторону затихшей девчонки, — Сушонг искал способ приручить этих маленьких тварей в их генах, использовал феромоны, но, ты ведь помнишь нашего старого друга. Он ненавидел людей. Паршивый умник не видел и не понимал такого очевидного и простого... эмоции. Чувства. Ты можешь разорвать и сшить заново нити ДНК, но красиво разыгранная сценка будет иметь куда больше влияния. Человечность... это уязвимость, слабость. Слабость, которую ты в нём и взрастила. — многозначительно сощурившись, Фрэнк стряхивает пепел на перрон ударом пальца, — Именно поэтому я жив вопреки всем твоим стараниям, дорогая.

Фрэнк всегда делал несколько ставок, а потому, так или иначе, продолжал выигрывать.
Во всяком случае, до сих пор.

— Если бы ты слушала внимательно меня, то давно усвоила бы: любая крайняя мера — оправданное целью средство для её достижения. Но ты всё забываешь, кто я такой, если считаешь, будто бы я согласился остановиться на достигнутом. Где же твои амбиции? Я верю, что ты ещё не успела их похоронить, — притворно вздохнув, Фрэнк затягивается и качает головой, — У тебя было достаточно времени, чтобы пересмотреть свои взгляды на жизнь. Вспомнить, почему ты оказалась здесь. Разве этого ты хотела? Медленно разлагаться на дне своих нравственных мук? Нет, Бриджит, не вздумай пытаться мне солгать. Я знаю жажду в твоих глазах, я её видел в тот день, когда ты впервые пришла ко мне. И, по счастливой случайности, я вновь готов протянуть тебе руку.
Конечно же, он бравирует, однако, он слишком хорошо её знает. Бриджит Тененбаум нуждается в нём, пусть ей и нечего терять.

Как только дуло револьвера касается её кожи, все звуки словно исчезают, оставив лишь эхо щелчка предохранителя. Фрэнк смотрит ей в глаза непроницаемо, застыв на месте на несколько секунд — опомниться его заставляет только истлевшая сигарета, обжегшая его пальцы. Он силой заставляет себя сдержать раздражённое фырканье — он слишком сильно любит быть единственным актёром на сцене, и разыгранная ею дрянная драма нехило действует ему на нервы, — однако именно поэтому он осторожничает.

Бриджит не играет, Фрэнк чувствует это нутром.

Не произнося ни слова, он медленно поднимается на ноги, и, приблизившись, кладёт свою руку на её ладонь, обхватывая белые от напряжения пальцы, сжимающие пистолет. Одно движение — и он надавит на её указательный.
— Не буду скрывать, — тихо произносит он, и его голос даёт хрипотцу от возбуждения, — Что я хочу этого даже сильнее, чем физически можешь хотеть ты. Ты не способна даже вообразить, как ярко я представлял тот миг, когда твои драгоценные умненькие мозги брызнут мне на лицо, Бриджит. Ты даже не представляешь.

Долгие дни и бессонные ночи невыносимой агонии в ломке по АДАМу, будь ты проклята, грёбанная учёная сука, Бриджит Тененбаум умирала от его рук бессчётное количество раз, и лишь это, кажется, освобождало его разум от мучений.

— Ты можешь не верить мне, но ты знаешь, как сильно мне хочется спустить курок. И единственная причина, по которой я ещё не помог тебе этого сделать... — на его скулах проступают озлобленные желваки. Фрэнк шумно выдыхает, — Ирония именно в том, что я действительно далёк от медицины. И всё же, я должен был попытаться. Джек... Он ведь теперь единственный в своём роде. Я попытался... О, чёрт возьми, мне пришлось постараться, чтобы добыть этого поганого слизняка. Однако в своё время я слишком мало внимания уделял непосредственно процессу, чтобы суметь повторить его в точности, поэтому моя, с позволения сказать, операция провалилась. Слизень не умер, но он прикончит мальчишку в считанные дни. Я никогда не видел, чтобы такое происходило с человеком — даже грёбанные сплайсеры это божьи ангелы рядом с тем, во что эта дрянь его превращает. Мне нужно, чтобы ты спасла его. — несколько секунд Фрэнк смотрит в её глаза, прежде чем скривиться в мрачной жёсткой ухмылке, — Ты можешь не верить мне, Тененбаум. Но, вспомни, разве тебе я когда-то лгал?