В пелене тумана, подернувшей чернеющие стволы мертвых деревьев, скользили неясные тени – точно хищники, крадущиеся во тьме, неспособные перешагнуть черту круга, обрисованного огнем. Усилием воли Зарина отвела взгляд, возвращая его к костру; пламя никогда не угасало. Пламя грело, не обжигая, пламя высвечивало непроглядную ночную мглу ярким и теплым мерцанием, намеренно сотворенное утешающим и влекущим. Вселяющим надежду; они тянулись к костру безвольными мотыльками, истерзанными, обессилевшими, раздавленными. Огонь исцелял – здесь их раны и впрямь затягивались быстрее, а боль стихала, убаюканная мерным потрескиванием и звучанием человеческих голосов. Здесь каждый бережно хранил неотвратимо рассыпающиеся воспоминания, рассказывая вслух истории о прошлом или же собирая осколки самих себя в гордом одиночестве, устроившись поодаль и задумчиво наблюдая за тем, как пляшут в безветрии искры. Застывшее время, иллюзорное тепло, негаснущее пламя – обещание безопасности, данное существом, не испытывающим сострадания.

Сизая дымка дрожала, будто марево над раскаленной пустыней, среди сухостоя петляли незримые тропы, а ступающие по ним тени на короткое мгновение обретали обманчивую плотность; Зарина и не заметила, как вновь оглянулась через плечо, устремляя завороженный взгляд в темное нутро бесконечного леса. Оно притягивало внимание не меньше, чем свет костра: плотный туман скрывал ответы на беспорядочную вереницу невысказанных вопросов, манил лживыми уверениями, что вот-вот раскроет все тайны, глумливо клубился у ног, вынуждая блуждать в непроходимой чаще, пока случай или чья-то злая воля не выведут храбреца навстречу его смерти. Повернувшись к костру, Зарина подперла рукой подбородок и нахмурилась; робкий перебор гитарных струн не разрушал ее тишину. Подушечки пальцев машинально скользнули по шероховатой ржавчине гаечного ключа, тяжестью оттягивающего внутренний карман куртки.

Многие из них отправлялись в туман с целью куда более практичной, чем поиск разгадок: кто-то собирал необходимые для выживания медикаменты и инструменты, кто-то считал важным иметь при себе вещи, напоминающие о прежнем мире, в этом же разбросанные по чужим воспоминаниям словно игрушки по комнате непослушного ребенка; некоторые не утруждались объяснять свой уход и возвращались ни с чем, иногда – искалеченными и едва живыми. У каждого находилась личная причина однажды покинуть озаряемый теплым свечением островок безопасности и заплутать в сером мареве, оставаясь наедине с собственными страхами.

Чьи силуэты сплетал туман для Зарины Кассир? Кого она видела – отца, мать, потерянных друзей, не сумевших пробиться за крепкие стены ее одержимости? Может, тень самого Кларка Стивенсона сейчас бродила во мгле, издевательски вопрошая бестелесным голосом в ее голове: «чья тюрьма оказалась страшнее, упрямая ты сука?» Что бы там ни было, оно ненастоящее – так Зарина себе внушила. Так твердил ее разум, отчаянно желающий сохранить крупицу здравого смысла вопреки страхам – и вопреки надеждам. В тумане ее не ждало ничего, кроме скромной награды в случае успешной вылазки – вещи первой необходимости – или смерти в случае неудачи. Все остальное – ложь на потеху существу, не испытывающему сострадания.


Когда она впервые встретила свою смерть, ее сердце готово было разорваться в удушающей хватке сведенных спазмом ребер. Воздух с хрипом рвался из пересохшего горла, легкие будто горели, однако она продолжала бежать – бежать без оглядки, спотыкаясь перед каждым крутым поворотом устланных туманом коридоров тюрьмы «Хелшир». Поначалу она пыталась позвать на помощь, криками привлечь внимание охраны, наплевав на все возможные последствия, вот только в самых отдаленных уголках сознания сочилась парализующим ядом пугающе ясная мысль – предчувствие – никто не услышит.

Опечатанное и давно заброшенное крыло тюрьмы превратилось в безвыходный лабиринт из обшарпанных стен и проржавевших решеток, рассыпалось на глазах до обнажающегося по углам остова, словно время здесь бежало намного быстрее, чем бежала Зарина Кассир. Гулкие удары бешено колотящегося сердца отсчитывали даже не секунды – часы или целые годы; остановиться, обернуться назад, перевести дыхание – интуиция гнала ее вперед и только вперед, как можно дальше от злосчастной камеры. На кончиках пальцев осела пыль и крошечные песчинки кирпича, исполосованного глубокими щербинами – они складывались в надпись – «смерть Бейшору»; и каждая царапина, взрезавшая стену рубцом, источала нечеловеческую ярость.

Той же яростью горели во мраке чужие глаза. Зарина не знала, кем был мужчина, поджидавший ее в коридоре со вскинутым оружием – не знала, откуда он взялся в заброшенном крыле, почему он так странно одет, зачем, черт побери, ему ружье. Она хотела спросить, но слова застряли поперек глотки: охвативший ее животный ужас затмил здравый рассудок, поглощая всякую рациональную мысль. Единственным рациональным, что в ней осталось, оказался порыв бежать. Бежать со всех ног, словно за ней по пятам гонится сама смерть.

Грохот выстрела резонировал затянутым звоном в ушах, и Зарина вскрикнула, едва не потеряв равновесие и только чудом не растянувшись на тающем в клубах тумана грязном полу. Боль оглушающей вспышкой лизнула бедро, джинсовая ткань насквозь пропиталась хлынувшей кровью, а плечом Зарина, сбитая с курса, ударилась об изъеденные ржавчиной прутья. Она не видела, что ее задело, но пуля, несомненно, не разрывала плоть будто усеянная шипами булава, а после обычного выстрела не раздавался скрежет цепи, волочащей по полу что-то тяжелое с металлическим лязганьем.

Оглянуться Зарина не решилась – ей оставалось только бежать, припадая на рассеченную до мяса ногу, бежать и надеяться, что за следующим поворотом она найдет выход.


Поблекшее изображение на ветхом плакате о розыске, найденном Зариной в архивах «Хелшира», имело мало общего с действительностью. Когда она впервые встретила Калеба Куинна, она не узнала в нем тот образ, над загадкой которого билась последние несколько недель: безумный ирландец, устроивший резню в позднее закрытом тюремном крыле, жил и умер почти полтора века тому назад. Мертвецы не разгуливают среди живых – в этом Зарина была абсолютно убеждена; как и в том, что человек («человек ли?»), охотящийся на них с гарпунным ружьем, будто на крупных рыб, – тот самый печально известный Калеб Куинн.

В его глазах, горящих обжигающе холодным бледным огнем, не брезжило и намека на милосердие – только злоба, всепоглощающая ярость, не знающая покоя и насыщения. Память о тех страшных мгновениях, когда Зарина невольно сменила одну тюрьму на другую, успела выцвести и размыться узорами на песке, однако дикий взгляд, пронзивший ее тело одновременно с черными хитиновыми клешнями вездесущего надзирателя, до сих пор вспыхивал во мраке разума двумя белеющими точками.

Он ненавидел ее, и эта ненависть не имела дна. Он упивался ее мучениями, каждой секундой ее боли, пронизывающей мышцы раненой ноги и расплескавшейся под перебитыми ребрами в разорванных внутренностях. Зарина никогда прежде не видела столько ненависти, сосредоточенной в одном живом существе, и предположить, чем ее заслужила, совсем не могла. Ей, пожалуй, тогда это стало уже безразлично: она готова была умолять о смерти, если бы каждый хрип не пузырился кровавой пеной во рту. Но Калеб Куинн ненавидел ее настолько отчаянно, что отнюдь не спешил избавить от страданий, и только невнятный шелест, пронесшийся по пустым коридорам тюрьмы, будто бы неосязаемой силой заставил его шевельнуться.

Теперь Зарину терзал совершенно иной вопрос, вкрадчиво выстилающий мысли всякий раз, как она, незаметно даже для себя самой, поворачивала голову в сторону наводненного туманом мертвого леса: почему Калеб Куинн так легко позволил ей уйти?


Вряд ли Зарина стала первой, кто спрашивал о подобных вещах: Клодетт, по крайней мере, ничуть не удивилась, лишь устало покачала головой, перебирая в покрытых мелкими царапинами пальцах высушенные стебли неизвестных Зарине растений.

- С некоторыми – можно, но…

- Но спроси себя дважды, нужно ли, - усмехнулась сидящая ближе к костру девушка – кажется, ее звали Мин, и прежде Зарина ни разу не замечала за ней стремления поучаствовать в общем разговоре. Клодетт, впрочем, согласно кивнула.

- Некоторые из них вне Испытаний совершенно в нас не заинтересованы. Если не подходить слишком близко и не привлекать внимание – можно собрать много полезных вещей на их территории и уйти, но те, кто любит поговорить, обычно… Обычно уйти не дают.

- И вне контроля оказываются еще более отбитыми мудаками, чем на Испытаниях, - в интонациях Мин Зарине отчетливо слышалось мрачное веселье, словно для нее происходящее превратилось всего лишь в опасную, но захватывающую игру, цель которой – оставить очередного мудака с носом. – Но если ты готова рискнуть ради интервью с психопатами – рекомендую хотя бы выйти на кого-то, кто способен на членораздельную речь.

Мин сравнивала перемещение сквозь туман с генерацией случайных чисел в видеоиграх, Кейт – с лотереей, Дэвид – с русской рулеткой, а мистер Висконти – с паршивыми казино, в которых под пристальным надзором даже не позволяют мухлевать. Общий смысл заключался в том, что предсказать конечный пункт назначения было невозможно, что и вносило львиную долю риска в каждую подобную вылазку.

- Одно дело – вынести пару рулонов бинтов и склянку с морфином из лечебницы Кротус-Пренн, и совсем другое – пытаться достать более современные шприцы в Институте. Вне Испытаний, поверь, разницу почувствуешь очень быстро.

Переступая черту, отделяющую круг света от объятой дымкой ночи, Зарина пообещала самой себе, что постарается прихватить к костру что-нибудь полезное; если, конечно, ей повезет вернуться целой и невредимой. Ее пальцы вновь бесконтрольно потянулись к спрятанному в кармане гаечному ключу, обвели шершавое ребро рукояти, словно короткое прикосновение могло принести удачу – или словно подобный жест неумолимо входил в привычку.


Заряженный единственным патроном револьвер наградил ее верным выстрелом в голову: сгустившийся туман пеленал зрение, однако шорох травы под подошвами сменился сухим потрескиванием песка и дорожной пыли, а висящую над невидимыми кронами высоких деревьев мертвенную тишину рассек далекий и хриплый крик стервятника. Удушливый запах влажной листвы и перегноя растаял в скупом порыве теплого ветра, раздирающего плотную вуаль на белесые клочья, сквозь которые проступили темные силуэты однотипных деревянных зданий; где-то над головой скрипнули старые цепи, удерживающие табличку с названием давно сгинувшего в глубинах времен города – случайность ли, что бессчетные тропы привели ее именно в Гленвейл? Или же с этим местом Зарину Кассир связывало нечто намного большее, чем она могла предположить?

Она застыла недвижимым изваянием, стиснув ладони в кулаки и вскинув голову; буквы на покачивающейся табличке, потертые временем и сухим ветром, будто бы на короткое мгновение проступили в памяти чувством ложного дежа вю, тотчас же растворившимся в голосе разума, в потоке вопросов, в течении лихорадочно возникающих мыслей. Нет, Зарина никогда не бывала здесь раньше, в другой жизни, как и не видела изображений города на открытках или в архивных документах; в прошлый раз, во время Испытания, ничто не казалось ей даже смутно знакомым: приземистые дощатые домишки выглядели абсолютно одинаковыми, на главной дороге приходилось то и дело протирать слезящиеся от песка и пыли глаза, а низкие звуки расстроенных пианинных клавиш в заполненном мертвецами салуне вызывали только бегущие холодком по спине мурашки, а вовсе не ощущение отдаленного узнавания.

Калеб Куинн вселял в нее только тошнотворный животный страх. Но когда Зарина заглянула своему страху в глаза – две горящие точки над прицелом вскинутого ружья – она не встретила в них ненависти. Ей не удалось спрятаться от него, и стрелок держал ее на мушке, замерев в двадцати ярдах от последней дышащей мишени, а затем – затем он безмолвно опустил ружье, отстраненно наблюдая за тем, как его цель поспешно исчезает в мареве дорожной пыли, вырвав напряженное тело из лап парализующего ступора. Тогда Зарину не слишком волновали причины, только ее память, ускользающая сквозь пальцы по мельчайшим крупицам всякий раз, как острые клешни пронзали израненную плоть; однако если все они были лишь жертвенным стадом для ненасытного божества, то Зарина предпочла бы роль паршивой овцы. Если хранимые завесой тайны оставались недосягаемыми для нее – она вырвет из лживого тумана все, до чего сумеет дотянуться.

Стеклянные глаза голодных стервятников ловили ее отражение: потревоженные чуждым присутствием птицы наблюдали за ней, изгибая длинные голые шеи, пока Зарина шаг за шагом погружалась все глубже в истлевшее нутро призрачного города. От покачивающихся над эшафотом висельников пахнуло сладковатым гниением с новым порывом ветра, дернувшим туго завязанные веревки – тонкий скрип дерева заставил ее встрепенуться, отыскивая взглядом длинную движущуюся тень. Никого; Зарина беззвучно перевела дыхание, стараясь унять взбесившееся сердцебиение, отдающееся душащей пульсацией в горле. Она ведь уже это делала, не так ли?

Она ведь уже умирала – «жаль, что к смерти невозможно привыкнуть».

Прогремевший в сухом воздухе выстрел раздробил тишину на осколки; Зарина не успела и вздрогнуть, когда по икре словно чиркнули раскаленным железом, и резкая вспышка боли на мгновение ослепила выступившей перед глазами темнотой. Вместо крика сквозь стиснутые зубы прорвался лишь сдавленный стон – повинуясь рефлексу, Зарина попыталась переместить вес тела на здоровую ногу, но споткнулась о натянутую цепь вонзившегося в землю гарпуна и ударилась лопатками оземь, упираясь взглядом в кружащееся звездное небо – такое же ненастоящее, как и все в этом проклятом месте.

С чего она вообще решила, что Куинн – настоящий, а не очередное порождение ее воспаленного разума, выдернутое местным божеством из самой черной бездны, всего лишь тульпа, используемая в качестве жуткой марионетки? Раз уж туман ткал для своих жертв самые разные тени, почему бы одной из них не обрести плотность, превращаясь в безжалостного палача?

Зажмурившись, Зарина упрямо дернулась, освобождая щиколотку от обвившей ее цепи, и попятилась на локтях; она через силу заставила себя поднять взгляд на темнеющий у входа в старый салун силуэт, неподвижно следящий за ее беспомощным барахтаньем в пропитавшейся кровью пыли. У него имелось все застывшее время этого мира, чтобы прицелиться точнее, пока Зарина всматривалась в полумрак под возвышающимся эшафотом, но замаранный высохшими бурыми пятнами гарпун сейчас торчал из твердой почвы, а не из ее груди.

- Почему бы просто меня не убить? – севший голос едва подчинялся бурлящему от вопросов и подступающей паники разуму; Зарина сама толком не знала, что имеет в виду: не убил сейчас, не убил тогда, плевать, ведь в полуразрушенных коридорах тюрьмы «Хелшир» он жаждал не только лишить ее жизни – он жаждал причинить ей такую боль, что смерть показалась бы ей высшим проявлением милосердия. Так что же изменилось – и почему?

- Я знаю, кто ты такой, Калеб Куинн, - «думаю, что знаю», - И я знаю наверняка, что ты мертв уже больше сотни лет. Как ты оказался здесь?

«Как я оказалась здесь?»

Его молчанием закладывало уши, и Зарина впилась ногтями в рыжеватый песок, силясь подняться на ноги. Нужно было убираться отсюда, пока оживленный прихотью Сущности призрак прошлого не передумал – и не выстрелил второй раз. Лязганье наматываемой на катушку цепи у подошв ее сапог прокралось под кожу дрожью, сорвавшейся вниз по загривку; на что она рассчитывала, ища ответы у лишенного собственной воли чудовища?

Липкая дрожь проползла от затылка вниз по спине, пробрала холодом до кончиков пальцев и проступила на коже мурашками – вопреки разгоревшейся в ней решимости, Зарина оказалась совсем не готовой к тому, чтобы услышать человеческую речь из уст чудовища. Верных гончих Сущности привычнее и проще было воспринимать как бездумных животных, лишенных самосознания и ведомых одним лишь инстинктом охоты, однако в глубине души Зарина знала всегда – помнила, что по-настоящему изощренную жестокость способны проявлять только люди. Сущность проводила отчетливую черту между добычей и хищником, лишая последнего человеческих черт или пряча живое лицо за непроницаемой маской; она обезображивала своих слуг, будто оставляя предупреждение жертвам – даже не пытайтесь взывать к милосердию, не пытайтесь искать в чужом взгляде и намека на сострадание. И прежде никто из них не предпринимал попыток заговорить с Зариной, как никто, кроме Куинна, по собственной воле не позволял ей уйти – единственной выжившей в очередном кровавом Испытании.

«Почему?» – вопрос продолжал назойливо биться в хаосе мыслей, а острая боль в рассеченной икре словно пульсировала в такт; голос Стрелка оказался таким же хриплым и рваным, как его смех, и поначалу Зарина едва разобрала произнесенные им слова. Затем его искалеченная челюсть с тихим хрустом встала на место, и под тяжестью странной смеси акцентов она, наверное, все же неверно его поняла.

«Я не хочу тебя убивать». Нервный смешок застрял в пересохшем горле, и Зарина только поджала губы, ползком отпрянув назад. Она собственными глазами видела, как этот человек – это существо, чем бы оно ни было – упивается воплями жертв, судорожно зажимающих ладонями норовящие вывалиться наружу внутренности. Она видела кривую ухмылку на забрызганном кровью лице, когда Стрелок одним резким движением выдергивал зазубренный гарпун из чужого нутра; она видела его взгляд, когда умирала впервые – грязно, мучительно и долго, после невыносимой пытки отданная им на милость Сущности, которая тотчас же голодно вгрызлась в ее агонию и выжала до последней капли. Зарине казалось, что, раз уж она выдержала это однажды, она сможет выдержать это еще раз, и она безрассудно решилась явиться сюда в поисках ответов, не надеясь, впрочем, их отыскать, а Куинн ответил так просто – не хочет. Настолько же абсурдно прозвучало бы заявление добычи о том, что она не хочет сбежать и выжить.

«Почему?» – боль в ноге заколотилась резче, стоило Зарине попытаться подтянуть к себе полусогнутое колено. Она с трудом вслушивалась в отрывистую речь Стрелка, и с каждым его сиплым словом все ощутимее расползалась по языку отрезвляющая горечь: она рисковала напрасно, напрасно пришла сюда, сгоряча доверившись темному зову Тумана. Калеб Куинн даже не знал, что мертв – хотя, быть может, все они здесь были давно мертвы – и не знал, что в где-то в другом мире со дня резни в тюрьме «Хелшир» минуло уже больше века. Что он в принципе мог знать, проводя теперь вечность в служении божеству, не требующему от него ничего, кроме бессчетных убийств и жертвоприношений?

«Он может знать о Ней что-то, чего еще не знаем мы», – Зарина прикусила губу, стараясь выровнять сбившееся от боли дыхание; она была почти зла на себя за то, что едва не поддалась желанию сдаться – убежать или быть убитой, так и не воспользовавшись редким шансом задать вопрос одному из них. – «Он может помнить, как оказался здесь, и объяснить, что изменилось».

– Там, где ты убил меня? – выпалила она, исподлобья заглядывая в горящие бледным и тусклым огнем глаза: сейчас их выражение было совершенно другим, словно вся ненависть притаилась за невыразительной пеленой, чтобы вскоре снова вырваться наружу бешеным зверем. – Ты хотел этого, а теперь вдруг передумал? Скажи мне, почему, и я отвечу, кто я такая.

Жест, с которым Стрелок протянул ей раскрытую ладонь, загрубевшую и испачканную чем-то темным и маслянистым, не был резким или поспешным, однако Зарина все равно невольно вздрогнула – охотники никогда не прикасались к добыче с иными намерениями, кроме как причинить ей боль. Схватить, обездвижить и насадить обессилевшую плоть на изогнутый крюк будто кусок мяса в продуктовой лавке – Зарина предпочла бы истекать кровью в пыли и грязи, чем позволить кому-то из них лишний раз до нее дотронуться и после отправить прямиком в жадную черную пасть проклятой Сущности.

– А мертвецом я тебя назвала потому, что в моей… В моей реальности… Черт. – Зарина поморщилась, лихорадочно перебирая в уме наименее безумные формулировки – она даже не знала наверняка, кто перед ней на самом деле: тот самый Калеб Куинн, информацию о котором она месяцами собирала в архивах, живший в отдаленном прошлом и устроивший побоище в Хелшире, или плод ее фантазии, воплощение ее страхов, обретшее плоть по воле Сущности. Если верить заметкам некоего Бенедикта Бейкера, чье имя у костра так или иначе упоминали все, то их палачи действительно когда-то были людьми, однако Зарина не позволяла себе быть абсолютно уверенной хоть в чем-либо, в чем пока не убедилась лично. Да, она вписала историю Стрелка на страницы ветхого дневника и поделилась с остальными всей информацией, которую успела узнать о нем в прошлой жизни, но поверить в происходящее было непросто – до сих пор.

– Я оказалась в Хелшире почти через полтора века после твоей смерти, – в архивной записи значилось, что тело Калеба Куинна так и не было найдено – протоколист допускал, что его вынесли из Хелшира члены его банды, пускай некоторые из них позднее утверждали публично и на допросах, что командира не видели с той самой минуты, как начальник тюрьмы испустил дух. – А оказалась я там, потому что хотела узнать, почему ты сделал то, что сделал. И даже сейчас у меня все тот же вопрос. Я думала... Я не знаю.

Зарина глубже зарылась подрагивающими пальцами в дорожную пыль, и песчинки раздражающе забились под ногти. По выражению лица Куинна нельзя было даже предположить, о чем он думает – может, ее ответ ему не пришелся по душе, и через мгновение он впадет в ярость и просто убьет ее. Снова. Глубоко втянув носом пыльный и сухой воздух, Зарина сделала очередной короткий рывок назад, чуть дальше и чуть безопаснее, а затем медленно подтянула к себе пульсирующую болью ногу, пытаясь подняться; она двигалась с такой осторожностью, будто оказалась заперта в одной клетке с разъяренным зверьем, но в ее взгляде вспыхнула с новой силой померкшая было решимость – она узнает.

– Мне немало успели рассказать об этом месте, но я привыкла не верить на слово. Не верить поверхностным впечатлениям и всегда рассматривать картину с изнанки. Ты первый, кого я встретила здесь. Ты первый, кто убил меня, кто принес меня в жертву, после чего и начались эти… Испытания. Мне кажется, именно ты должен отвечать на мои вопросы, а не я на твои, – Зарина выпрямилась, и от всплеска адреналина голова пошла кругом – она не верила в первую очередь в то, что может звучать настолько твердо, стоя перед человеком, который однажды уже успел выпотрошить ее как рыбу. – Раз уж ты не хочешь меня убивать, скажи мне. Почему?

В прошлой жизни на счету у Калеба Куинна было множество смертей, в этой – целая бесконечность. Тешить себя идеей, будто гончие Сущности сами оказались заложниками правил ее игры было бы наивно – и глупо; когда-то Зарина гонялась за призраком, одержимая идеей узнать о Стрелке как можно больше, узнать о его жизни, его мотивах, о том, что вообще способно превратить человека в чудовище, хладнокровно идущее по головам, а теперь этот призрак охотился за ней. Все происходящее могло оказаться чередой случайностей и совпадений, могло оказаться и вовсе ее горячечным бредом в предсмертной агонии: Зарина никогда не узнает наверняка, не разбился ли по пути самолет, на котором она летела в Небраску, выходит, это уже не имело значения. В совпадения Зарина тоже не слишком верила. Не после того, как смерть отца привела ее в Хелшир, а Хелшир привел ее в ад – и именно Калеб Куинн ждал ее по ту сторону.

Она стряхнула песок со взмокших ладоней и взглянула на него едва ли не с вызовом в потемневших от страха глазах. Информация за информацию – Зарина не впервые шла на подобную сделку, и она рискнула бы рассказать ему больше только при том условии, если он расскажет ей все.

«Лжец», – Зарина была готова выплюнуть это Стрелку в лицо, невзирая на возможные фатальные последствия, однако нечто иное, не страх, остановило ее – может, неуместно спокойный тон осипшего голоса, может, немигающий взгляд инфернально горящих глаз, направленный точно на ее хмуро поджатые губы. Работа в независимой журналистике требовала от Зарины умения отличать ложь от правды с первых нот, умения ловко тасовать доверие и скептицизм будто карты за игорным столом: порой ей приходилось рассчитывать лишь на голословные утверждения, грудью вставая за тех, к кому люди отказывались прислушаться, а иногда даже вещественные доказательства Зарина подвергала сомнению, выводя на чистую воду ублюдков, чья непогрешимость в народе не вызывала вопросов. Поэтому Зарина не торопилась делать выводы касательно Калеба Куинна – в его истории хватало неоднозначности, хватало и клеветы, раздутой страхом и превратившей биографию «чокнутого ирлашки» в подобие пугающей городской легенды.

Возможно, Куинн говорил правду – свою правду. Возможно, он в самом деле верил, что не убивал ее и никогда не хотел убивать.

Однако Зарина помнила все иначе. Она помнила его жестокий утробный смех, леденеющий под перезвоном натягиваемой цепи, когда тяжелый гарпун выдергивал из ее нутра влажные ошметки внутренностей. Она помнила его взгляд – Зарине казалось, будто она смотрит в глаза самой смерти, самого дьявола из чернеющих глубин ада, в существование которого прежде никогда толком не верила. А теперь Куинн с невозмутимостью утверждал, что ее вовсе не за что убивать; словно тогда было, за что. Могло ли случиться так, что он принял ее за кого-то другого?

– Любопытство сгубило кошку, – эхом отозвалась Зарина, чуть выше вскидывая подбородок, и закончила пословицу за Стрелка: – Но, удовлетворив его, она воскресла. Знаю. Частенько приходилось слышать, правда, только первую часть.

Здравый смысл, все чаще проявляющий несостоятельность в этом жестоком и обманчивом мире, едва ли не молил Зарину перестать быть такой наивной, указывая на очевидное: Куинн прекрасно осознавал, что делал, как и всякий бессердечный монстр во владениях Сущности. Охота служила целью их существования, как людей у костра объединила другая первобытная цель – сбежать и выжить. И уповать на идею, будто все монстры когда-то были людьми, значило загнать самих себя в смертельную ловушку; но значило и воспротивиться правилам игры, навязанным местным божеством, воспротивиться самой воле Сущности – и Куинн уже нарушил правила, позволив одной из четырех жертв уйти. Разве могла теперь Зарина устоять перед соблазном поступить так же? Теперь – когда безжалостный Стрелок слышал ее голос и отвечал.

– Первый человек? – брови невольно сдвинулись к переносице: должно быть, Зарина неправильно его поняла, едва различая в гортанной речи, искаженной акцентом и тяжелым дыханием, членораздельные фразы; она растерянно пробормотала ему вслед закономерный вопрос: – Ты, наверное, шутишь. Кого же тогда голос в твоей голове приказывает убивать, если не людей?

Пускай от жуткого кривого оскала Стрелка у Зарины по спине пробежал холодок, сказанное ее отнюдь не шокировало – не настолько, чтобы оторопеть. Она и сама слышала неразборчивые шепоты, доносящиеся из устилающего глухой лес тумана, а в потрепанном дневнике Бейкера находила заметки о том, что с преданными псами Сущность может общаться и напрямую, направляя и раззадоривая их кровожадный пыл во время Испытания. А после насытившееся божество якобы ослабляло контроль и затихало – так, по крайней мере, говорила Клодетт, и причин не верить сестре по несчастью у Зарины уж точно не было.

Причин не верить Куинну у Зарины насчитывалось достаточно, однако он выбрал победную стратегию не отвечать на все и сразу; стиснув зубы, она наблюдала за тем, как высокая фигура Стрелка скрывается в темнеющем дверном проеме салуна, и царапала короткими ногтями сжатые в кулаки ладони, поначалу не решаясь безропотно последовать за ним. Но стоило ему гаркнуть, подзывая ее, как Зарина вздрогнула и словно стряхнула с себя стянувший напряженные мышцы ступор – она добрела до порога, припадая на раненую ногу, и вновь на мгновение замешкалась. В нос ударили уже знакомые запахи пыли, алкоголя, запекшейся крови и разложения; двое мертвецов за ближним к барной стойке столом казались перепившими посетителями, уронившими подбородки на грудь в вечном сне, однако приближаться к ним Зарина желанием не горела. Как и усаживаться за свободный стол около пианино, издававшего нестройные трели безо всякого музыканта.

– Я не пью. – Зарина солгала, не моргнув и глазом, а затем настороженно огляделась по сторонам, будто главной угрозой здесь было вовсе не гарпунное ружье Стрелка, покоящееся теперь на барной стойке; будто угроза таилась в тенях, подслушивающих их неестественно человеческий разговор. Куинн, впрочем, тотчас же напомнил ей, кого следует бояться на самом деле, и, угрюмо поджав тонкие губы, Зарина с заметной неохотой опустилась на стул – тот, что стоял подальше от проклятого пианино, но и не слишком близко к бару.

– Хотя, знаешь, в сложившейся ситуации я готова делать маленький глоток в обмен на каждый честный и развернутый ответ с твоей стороны, – Зарина сбилась с мысли и зашипела, наклонившись к раненой ноге и потянув за молнию высокого сапога. – Черт возьми, как же больно… Никогда не поверю, что этого ты тоже не хотел.

Гарпун рассек плотный кожзам будто бумагу, разорвал мгновенно набухшую от крови джинсовую ткань под ним и глубоко порезал кожу – такой выстрел нельзя было назвать случайным, оттого Зарина просверлила Куинна вспыхнувшим злостью взглядом, стаскивая сапог со ступни и задирая штанину. Подобная рана на Испытании показалась бы ей пустячной – в конце концов, Сущность заботилась о том, чтобы ее жертвы не сдавались слишком рано, но сейчас не помешала бы и пара швов. Помимо виски, который, признаться честно, Зарина с удовольствием употребила бы и внутрь, лишь бы унять назойливый тремор в пальцах и не менее назойливое чувство, что она совершает огромную ошибку, обращаясь с вопросами к Калебу Куинну.

Тому самому Калебу Куинну, чей жизненный путь Зарина восстанавливала по ветхим бумагам, на поверку умеющим лгать не хуже людей. Тому самому Калебу Куинну, который однажды уже убил ее за излишнее любопытство.

– Не увиливай от вопросов, – с наигранной твердостью произнесла Зарина, вытягивая пульсирующую болью ногу. – Не только меня ты убил, но и тех, других, с кем я здесь оказалась. Чем они тебе так насолили, Стрелок?

Призраки прошлого неотступно преследовали Зарину с того самого дня, как она оказалась наедине с темнотой в недрах тюрьмы «Хелшир» – отголоски сжираемых Сущностью воспоминаний обретали плотность, сотканные из клочьев Тумана; и все-таки в отличие от полубезумного шепота Кларка Стивенсона в ее голове, в отличие от блеклой тени ее погибшего отца, Калеб Куинн казался почти до гротескного настоящим. По-настоящему живым – не бесплотным духом и не плодом ее разыгравшегося воображения, чересчур чувственно впитавшего кровавую историю человека из минувшей эпохи. Когда-то ради одной только возможности поговорить с бесславным Стрелком Зарина пошла бы на многое, однако теперь в его присутствии ей не удавалось расслабиться ни на секунду, пускай он отнюдь ей не угрожал и сложил в сторону свое ужасающее оружие. В конце концов, Зарина усвоила урок: в этом мире смерть – далеко не самое страшное, что может случиться. И выяснять, на что еще способен Калеб Куинн, если как следует его разозлить, в планы Зарины не входило.

По крайней мере, не сейчас.

Она промолчала, краем глаза наблюдая за тем, как Куинн разливает по мутным стеклянным стаканам золотисто-янтарный виски; отказываться от алкоголя из одного лишь упрямства было бы глупо, да и Зарине чертовски хотелось выпить. Она успела позабыть, когда прикладывалась к бутылке последний раз – кажется, по иронии именно тогда она до глубокой ночи корпела над толстой кипой бумаг из хелширского архива, перебирая дела заключенных, оказавшихся за решеткой по милости Стрелка и его банды. Впечатление, произведенное детальными описаниями травм поступивших в тюрьму людей, пришлось запивать крепким коньяком, теперь же тянуло запить собственные ощущения; теперь Зарина знала слишком хорошо, какие раны наносит кровожадный Искупитель, какой нечеловеческой болью взрывается под ребрами метко пущенный гарпун, путаясь в растерзанных внутренностях. По истлевшим чертежам, обнаруженным в озаглавленной именем Калеба Куинна папке, уже невозможно было понять, как именно он соорудил это дьявольское устройство, но переплетения поблекших от времени линий хватило, чтобы под утро Зарина провалилась в череду пьяных и липких кошмаров.

– Я сама справлюсь, – вздрогнув, она отшатнулась от протянутой руки – слишком резко; деревянный стул с грохотом опрокинулся на пол, и Зарина торопливо поставила его на место, нестойко пошатнувшись на больной ноге. – Не приближайся.

В его искривленной ухмылке читалась снисходительная насмешка, а потому Зарина выдержала въедливый взгляд Куинна с гордо поднятой головой, прежде чем опустилась обратно на стул; она ни за что не доставила бы ему такого удовольствия – упиваться ее страхом и болью, расходящейся пульсацией от влажной раны на голени.

– Я не боюсь тебя. Но это не значит, что я тебе доверяю. – ложь привычно чеканилась сквозь сжатые зубы – разумеется, Зарина его боялась. Боялась и хищного оскала, скошенного увечной челюстью, боялась и горящих бледно-голубоватым огнем внимательных глаз, боялась длинных узловатых пальцев, мастерски умеющих причинять боль и вытягивать из жертвы последние крохи едва теплящейся надежды. Она боялась того, что он может с ней сделать, однако в то же время Зарина жаждала узнать, кто он такой. Создала ли чудовище сама Сущность или же чудовище создали человеческое невежество, жадность и ненависть более века тому назад?

А главное – что до сих пор служило движущей силой, побуждающей гончую Сущности убивать снова и снова, безжалостно выслеживая и повергая наземь ни в чем неповинных жертв? И почему ее, Зарину – одну единственную – подобная участь вдруг обошла стороной?

Она слушала внимательно, лишь единожды отвлекшись на пронзившую ногу боль – Зарина сдавленно зашипела, опрокинув один из стаканов с виски на открытую рану, и вытерла ладонью подсыхающую на щиколотке кровь. Она слушала внимательно, но никак не могла взять в толк, о ком Куинн говорит: чужие имена вяло резонировали в памяти вспышками пожелтевших листов бумаги перед глазами, а вовсе не лицами и не образами; именами из тюремных архивов – Куинн будто бы вел счет людям, которых самолично отправил за решетку, и их прегрешениям. Зарина нахмурилась, напрягая изменчивую память, и недоверчиво взглянула на Куинна исподлобья.

Барти Скотч. Был доставлен в Хелшир с рваной раной на боку и переломанными пальцами. Изоба Чиумбо? Главарю банды убийц и каннибалов пришлось ампутировать ногу: в ране на пробитом бедре успела некротическими пятнами расцвести инфекция. Мейсон Келли… Зарина нервно сглотнула, немигающим взглядом продолжая буравить лицо Куинна, и, непроизвольно дернув плечом, подхватила со стола второй стакан. Виски она опрокинула в рот, не поморщившись, и жалкую пару глотков даже не распробовала, а потому и сама взялась за бутылку; теперь выпить не просто чертовски хотелось – это казалось необходимостью, которая позволит ей продолжить разговор.

– Мейсона Келли ты отправил гнить в Хелшире в тысяча восемьсот семьдесят седьмом… Или семьдесят восьмом… – растерянно пробормотала Зарина, обильно смачивая предложенный Куинном пыльный платок прямиком из горла бутылки. – Я не помню. Но, если верить записям из архивов, в смерти твоих людей был виновен не он, а его братья. Бернард и Донал Келли.

Намертво сцепив зубы, Зарина перевязала голень его платком и задумчиво покачала головой – все попытки систематизировать полученную от Куинна информацию разбивались о кромешное непонимание. Мейсона Келли она видела лишь изображением на изорванном плакате о розыске – так же, как и самого Калеба Куинна прежде, чем встретилась с ним в окутанных мраком коридорах хелширской тюрьмы. Однако здесь, в тумане и на Испытаниях, Зарина вовсе не сталкивалась с Келли; она поджала тонкие губы и подняла взгляд заблестевших от тревоги глаз на лицо Стрелка.

«Кажется, призраки прошлого преследуют не меня одну».

– Я вступилась за другого человека. Дуайт Фэйрфилд, он… Он даже не из твоего времени, – вновь устало мотнув головой, Зарина перевела взгляд с лица Куинна на бутылку виски в своей ладони – и залпом сделала еще несколько жадных глотков, с каждым все сильнее обжигая горло и разгоняя жаром ютящийся в груди холод. – А Келли давно мертв. Как и его братья.

«Как и мой отец. Или здесь все иначе?»

Если призраки прошлого в самом деле оживали среди плотного тумана, то каковы были шансы снова встретиться с отцом, заплутав в бесконечном лесу? Пожалуй, Зарина не хотела узнавать ответ на этот вопрос настолько же отчаянно, насколько в глубине души этого желала. Если Сущность имела достаточно власти, чтобы сплетать иллюзии для своих гончих, – могла ли она в самом деле вдохнуть жизнь в мертвецов?

– Здесь все не то, чем кажется, я, черт побери, уже это поняла. Почему тогда ты видишь меня настоящей?

Зарина вытянула перевязанную ногу, и ее пальцы стиснули бутылку с такой силой, что побледнели костяшки; она взирала на Куинна снизу-вверх с такой требовательностью, будто он задолжал ей ответов на все полтора века вперед.

– Или ненастоящей? Кем ты меня видишь? – очередной глубокий глоток обжег пищевод, и дно бутылки ударилось об стол с решительным стуком. – Ответь, и тогда я расскажу, кто я такая.

Мейсон Келли. С каждой строчкой на пожелтевшем листе к опаленному коньяком горлу все ощутимее подкатывала тошнота. Ненависть Куинна действительно оказалась бездонной: старший из братьев Келли до конца дней питался исключительно жидкой пищей, а его искалеченные руки годились лишь для того, чтобы крепко держать кирку. Уже тогда Зарина знала, что Стрелком двигала слепая кипящая месть – неугасаемая жажда насытиться чужой болью, чтобы хоть на мгновение унять свою собственную; однако только сейчас начала догадываться, за что, исподтишка разглядывая ремни ортеза, опоясавшие левую ногу Калеба Куинна.

Мейсону Келли он сломал обе. Именитый преступник, державший в страхе всю Небраску и близлежащие штаты, прибыл в Хелшир хромым, беззубым и одноглазым, красуясь клеймом Всадников, выжженным на груди, прямиком на обнаженной плоти, кожу с которой срезали вместе с татуировкой – тройной спиралью на лбу ухмыляющегося черепа – символом банды Келли. В его личном деле также упоминалось, что в четырех стенах тесной тюремной камеры Мейсон окончательно потерял рассудок: выкрикивал лишенную всякого смысла околесицу и богохульствовал, уверяя других заключенных, будто бы он заглянул в глаза самому дьяволу и наблюдал конец всех времен. Зарина помнила архивные записи слишком хорошо, потому что в тот вечер даже высокий градус выдержанного коньяка не разогнал холодок, струящийся вниз по спине; но чего стоили с трудом добытые знания, если непосредственный участник произошедших событий утверждал нечто, в корне им противоречащее?

Зарина нахмурилась, пристально вглядываясь в изуродованное шрамами лицо Куинна, словно в зачерствевших чертах и бледно горящих глазах стремясь выловить фальшь – ложь, рассказанную насмешки ради. В правдивости архивных записей сомневаться не приходилось: незачем тюремщикам было подобное сочинять, да и вряд ли хватило бы фантазии. А слова Куинна в очередной раз находили мало общего с тем, что Зарина видела и помнила.

«Кого из нас Она заставляет обманываться?»

– Допустим, «бумажки» могут лгать не хуже людей. Но ты не думал о том, что тебе лгут твои собственные глаза? – белесое свечение, заволокшее радужку будто туман в лунную ночь, исторгало холодную и злую ненависть – когда Стрелок впервые убил ее, когда убивал остальных, кому не посчастливилось встретиться с ним на Испытании; сейчас же Зарина не обнаружила в его взгляде ничего, кроме поблекшей усталой пустоты, резким контрастом перекликающейся с кривой ухмылкой. «Наверняка думал» – осознание осело привкусом крепленой горечи на языке после нового глотка виски: плевать Куинну хотелось, кто скрывался под личиной жертв его мести, пока он имел возможность снова и снова жажду этой мести удовлетворять. Снова и снова линчевать тех, кто когда-то переступил черту и обрушил на себя его праведный гнев – уже тогда, вычитывая строчку за строчкой и запивая нарастающую тревогу коньяком, Зарина знала, что Мейсон Келли пострадал отнюдь не просто так – это была расплата.

Зарина знала, потому что немало бессонных ночей провела в опустевшей квартире, глядя в потолок и тщетно пытаясь разогнать сгущающиеся во мраке темные мысли. Обволакивающие, соблазнительные – мысли о том, как именно она могла бы заставить Кларка Стивенсона раскаяться в содеянном. Как выбила бы из него признание, только бы за дверью комнаты для допросов не стоял тюремный охранник; как вынудила бы Стивенсона пожалеть о его появлении на свет. Наутро Зарине почти становилось стыдно за разыгравшееся воображение, однако к вечеру после очередного бесплодного дня, проведенного в поисках жалких крупиц информации, сотрясаясь от беззвучных рыданий она вновь возвращалась в клейкие грезы о настоящем отмщении. Единственным, что ее останавливало, был голос ее отца, звучащий среди какофонии жутких образов: насилие порождает насилие.

Потерять себя в погоне за справедливостью оказалось до смешного просто. Если это место в самом деле являлось адом – хватало и не слишком праведных мыслей, чтобы здесь оказаться.

– Это… совсем не то, что я ожидала услышать. – поморщившись, Зарина поставила бутылку на стол и отодвинула в сторону; ей едва удалось скрыть пробежавшую по пальцам дрожь, утяжеленную частыми ударами сердца. На короткое мгновение взгляд Куинна из пустого превратился в жадный и цепкий: она почувствовала его кожей и поправила сбившийся набок шарф, прикрывая шею и ключицы. Зарине казалось, что Куинн смеется над ней – наслаждается проблесками страха в ее расширившихся от алкоголя зрачках и намеренно провоцирует на злость, только бы поразвлечься ее бессилием.

– Но уговор есть уговор, – будто ему назло процедила она, невольно все равно подтягивая ближе к себе пульсирующую болью ногу. – Меня зовут Зарина, Зарина Кассир.

Кончик языка бегло споткнулся о звучную «З»: по велению многолетней привычки она едва не представилась Кариной, что со стойким акцентом Куинна произнести было намного проще.

– Независимая журналистка… По крайней мере, когда-то была таковой, а теперь – просто одна из тех, кто пытается выжить, – как же Зарине хотелось отвлечь Куинна от озвученных им мыслей на ее счет – прицелиться и задеть за живое, доказав тем самым, что она – не такая уж легкая добыча. – Может, я и изучала твое дело по «бумажкам», но знаю о твой жизни достаточно. В мое время ты стал байкой, страшной легендой Хелшира – психопатом, устроившим резню почем зря. Но ведь все не так просто, верно?

Мейсон Келли, Генри Бейшор, Пирсон Уорд – каждый из них заслуживал оказаться за решеткой, каждый из них слишком долго умудрялся избегать правосудия. На каждого Калеб Куинн обрушился карающим лезвием, вместо честного суда учиняя кровавый хаос, способный призвать их к ответу. Куинн даже не пытался обойтись малой кровью, напротив, преумножал страдания тех, кому рвался отомстить; и до сих пор не обрел покоя, увязнув в бесконечном цикле убийств и жертвоприношений.

«Что насчет тебя, деточка, а? Неужто успокоилась, засадив меня на пожизненное?» – вкрадчивый голос Стивенсона шелестел в ютящихся по углам тенях, а, может, виски наконец дал в голову – язык Зарины будто горел и зудел подавляемым желанием зацепить Куинна словом еще более острым, чем зазубрины его гарпуна.

– Кажется, я лучше тебя самого помню, кто ты такой. Слепец, ведомый жаждой мести за старые обиды, – приправленный хмелем страх не мог заставить ее замолчать, только подгонял – и Зарина поддалась ему, решительно продолжая: – Вместо того, чтобы восстановить справедливость, ты решил, что имеешь право действовать вопреки законам. А сейчас возомнил, будто в аду тебе выделили бы место мучителя, хотя очевидно, что этот ад – для тебя. Я следовала по твоему пути до самого Хелшира, где ты исчез почти полтора века тому назад, и знаешь, что я думаю?

Ее ладонь вновь с силой обхватила полупустую бутылку виски; Зарина прекрасно понимала, что играет с огнем, однако останавливаться было слишком поздно.

– Ты вполне заслуживаешь быть запертым здесь.

«А что насчет тебя, деточка?»

Зарина до боли прикусила губу, отводя от Куинна взгляд нездорово заблестевших глаз, и напряглась всем телом, готовая сорваться с места и бежать, припадая на раненую ногу – бежать как тогда, в распадающейся прахом старой тюрьме, где ее впервые настигла смерть. Бежать, не помня себя от захлестывающей с головой паники; только вот бежать было некуда – за пределами мертвого Гленвейла поджидал лишь ненасытный туман, среди которого бродили и другие призраки, кроме Калеба Куинна. И, в отличие от Куинна, ни один из них не проявил бы к Зарине и капли милосердия.